Как я провел лето

Все время в Кирсанове я читала. Нет, конечно, я еще спала и ела, даже несколько раз поиграла в бадминтон и покаталась на велосипеде, наболталась с подружкой… Но все же больше всего эти три недели читала и читала. Пушкина «Дубровский» и «Евгений Онегин», Грибоедова «Горе от ума», Лермонтова «Герой нашего времени», Салтыкова-Щедрина «Дневник провинциала в Петербурге», Лескова «Очарованный странник», Достоевского «Бесы» и «Кроткая», Леонтьева «Исповедь мужа» и «Мое обращение и жизнь на св. Афонской горе».

Абсолютно чужой — Лесков. Читать чуть ли не неприятно. В его действительность я не желаю верить, а его фантазии — бесполезные. Религиозную сторону события он показывает так, как будто стоит вне религии, извне: вроде происходящее описывает верно, а сути совсем не чувствуется.

Пушкин — солнечный зайчик, по-другому и сказать не могу. Очень молодой, веселый, любящий жизнь. Читать его просто-просто, как по ровной и широкой дороге идти. Он как будто увидел что-то в жизни и отразил на бумаге, талантливо и легко. Никаких размышлений, только увлекательная цепочка событий.

Грибоедова оценить очень сложно. Читать легко, ни в одном произведении классиков я не нашла столько афоризмов, наполняющих нашу сегодняшнюю жизнь. Однако впечатление тягостное. Какое-то битье головой о стену это «Горе от ума». Вроде как поставлен диагноз и больной оставлен с ним умирать. Выхода не видно. Хотя, возможно, только постановка диагноза для того времени уже была большим делом, справляться с болезнью и доселе не очень-то научились.

Лермонтов удивил. Почему-то думала о нем намного хуже. Вроде как и Пушкин, показывает замеченное в жизни. Но если Пушкин как лучиком освещает событие и этим выхватывает его, доносит до нас, то Лермонтов своим словом расщепляет человека и подает его в красках, анализирует и разлагает на мысли, чувства, слова, движения. В нем чувствуется какая-то печаль и правда жизни.

Салтыкова-Щедрина выписывала больше всех. Он по таким полочкам разложил всю общественную жизнь, которую только возможно было в его время осветить, что диву можно даваться талантищу этого человека, который передал свои наблюдения читателям не только точно, но и с юмором. Наблюдения эти настолько универсальны, что без труда их можно примерить ко многим явлениям жизни сегодняшней. Пореформенная эпоха нарисовалась так ясно в моих глазах, а некоторая забавность изложения смягчили впечатление.

Углублять познания я стала через Достоевского. Вот уж кто точно не отличается легкостью повествования. Вернее, сам слог у него легче, чем у Салтыкова-Щедрина, однако суть, этими словами выражаемая, далека от комичного. С Достоевским как будто погружаешься в пучину моря. Так бывает иногда, впрочем, очень редко, у меня в кино, когда талантливая картина заставляет тебя срастаться с героем и реально жить его чувствами. Достоевский умел добиться того же эффекта одними словами. До того, что грудь реально сжимается от тоски. Хотелось было написать, что и от радости хочется смеяться, но кто видел у Достоевского что-нибудь радостное? Радость у него всегда сквозь тоску и горе.

По «Бесам» получила еще более полное впечатление об эпохе, о людях, о социолизме, о котором ничего совсем почти не выписала (одни выписки могли бы целую книгу составить), но вроде бы поняла все, что хотел донести Достоевский, и очень с ним согласна.

И в завершение все-таки привел меня Господь к Леонтьеву, тоже классику, тоже таланту необыкновенному, который с первых строк почувствовался как «свой». Родная душа, близкая, понятная, как будто именно теми же словами и я бы высказалась, то же увидела, почувствовала. Его как совершенно не совместимого ни убеждениями, ни творчеством с революционным духом его эпохи и последующего времени в СССР вовсе вытолкали и забыли, вычеркнули как не бывшего. Но ведь был, писал и дошел таки до читателя, который его понял, которому он близок.

Иногда корю себя, что «отпуск» мой прошел за чтением, как будто я за год мало трудила свои глаза и утыкалась от детей в книжку и компьютер. Но, кажется, так много мне дало это чтение, так полна душа этими пока еще не усвоенными мною впечатлениями. Есть и очень важные решения: образ Юлии Михайловны фон Лембке из «Бесов» Достоевского настоятельно побуждает оставить окончательно все религиозные дебаты на Тамбовском форуме, а судьба Леонтьева и его книг еще при его жизни лишает собственное творчество всякого намека на амбициозность.